В обществе потребления у человека есть все, что ему нужно для жизни, но он не может найти главного — смысла этой жизни, писал философ и основатель Третьей Венской школы психотерапии Виктор Франкл еще в середине XX века. По его словам, подобный «экзистенциальный вакуум» провоцирует депрессию и насилие в обществе, а чтобы найти ответ на вопрос о смысле существования, нужна новая формулировка проблемы — своеобразный коперниканский переворот. «Теории и практики» публикуют главу из сборника его статей «Логотерапия и экзистенциальный анализ: статьи и лекции», который выпустило издательство «Альпина нон-фикшн».



«Логотерапия и экзистенциальный анализ: ст...
«Логотерапия и экзистенциальный анализ: статьи и лекции»
В двадцатые годы нашего века Освальд Шпенглер написал книгу, которая впоследствии стала бестселлером. Она называлась «Закат Европы». Его пророчество не исполнилось, однако вполне воплотилось другое, которое он давал уже в тридцатые годы. Согласно этому его прогнозу, еще до окончания нашего века интеллектуалы перестанут увлекаться наукой и технологией как сегодня, а посвятят себя размышлениям о смысле жизни. Итак, в настоящее время это пророчество становится реальностью, но в довольно негативном смысле. Даже в международных масштабах все больше усиливаются сомнения в осмысленности бытия-в-мире. Эмпирическое исследование, недавно проведенное в США, показало, что 80% студентов колледжей страдают от выраженного чувства утраты смысла. Более того, по другим данным, ежегодно более полумиллиона подростков в США предпринимают попытки самоубийства. Но что же такое самоубийство, как не отрицательный ответ на вопрос о смысле жизни?
Как все это следовало бы объяснить? Максимально краткая формулировка такова: индустриальное общество стремится удовлетворять человеческие потребности, а общество потребления, кроме того, пытается создавать новые потребности, которые затем сможет удовлетворить. Однако одна потребность — причем, пожалуй, самая человеческая из всех человеческих потребностей — остается неудовлетворенной, это потребность видеть смысл в жизни — либо, точнее говоря, в любой жизненной ситуации, с которой мы сталкиваемся, — а также реализовывать его, когда это только возможно. Сегодня людям, в целом, всего хватает для жизни, но они не могут найти то, ради чего стоило бы жить. А без «зачем» жизнь становится пресной, кажется бессмысленной. Формируется так называемый «экзистенциальный вакуум». Причем такая ситуация прослеживается не только на Западе, но и на Востоке. Я как раз вернулся из Москвы, где впервые побывал несколько лет назад, еще при Брежневе — поэтому могу сравнить сложившуюся там обстановку не только с западной, но и с существовавшей ранее. Более 70 лет в СССР поддерживался тезис Маркса «Религия — опиум для народа». Но тем временем сам марксизм в этой стране превратился в религию. Однако с упадком принудительной марксистской идеологии более не было смысла в том, чтобы воспитывать повиновение ей, а напротив, я бы сказал — воспитание повиновения следовало бы заменить воспитанием совести. Но на воспитание совести требуется время, а в этот промежуточный период на Востоке образуется дополнительный вакуум, еще более глубокое чувство утраты смысла. Ведь совесть, если хотите, — это же «орган смысла», привитый к человеческой душе, функция которого — в каждой конкретной ситуации воплощать смысловую возможность, заключенную в этой ситуации, «теплящуюся» в ней. Сегодня врачам уже известна такая патология, как вакатное разрастание; в этом случае один орган атрофируется, причем в этом органе — скажем, в сердце — гибнут мышечные клетки, а освободившееся в результате пространство заполняется жировой тканью. В массовой психологии также наблюдаются случаи подобного вакатного разрастания в экзистенциальный вакуум, и в результате такого разрастания развивается «патология духа времени».
«Сегодня людям, в целом, всего хватает для жизни, но они не могут найти то, ради чего стоило бы жить»
* «Они гробят себя — убивают друг друга — и ширяются» (англ.).
Однажды, будучи в США, я подыскивал аутентичную информацию для предстоящего доклада и поэтому поинтересовался у одного таксиста, что он думает о молодом поколении. Таксист кратко и емко описал свой опыт по этому поводу, сказав: «They kill themselves — they kill each other — and they take dope»*. Этой краткой фразой он действительно охарактеризовал те эксцессы, которые задают тон настроениям, царящим среди современной молодежи: «депрессия — агрессия — зависимость». Фактически это означает: «суицидальные наклонности — агрессивность — наркозависимость». Что касается самоубийства, я немного разбираюсь в этой теме. В течение десяти лет я сотрудничал с основанной Вильгельмом Бернером «Психологической консультацией для уставших от жизни», кроме того, в течение четырех лет я руководил в крупнейшей австрийской психиатрической больнице женским отделением для пациенток с тяжелой депрессией, которые поступали в наше учреждение после попыток самоубийства. По моим подсчетам, за этот период я должен был иметь дело как минимум с 12 000 случаев. Причем в каждом отдельном случае мне приходилось отвечать на вопрос, можно ли окончательно выписать пациентку либо она продолжает относиться к группе риска. Всякий раз такое решение требовалось принимать за считаные минуты. Пациентка сидела передо мной, а я тем временем листал ее историю болезни, а затем спрашивал: «Вы же знаете, что оказались здесь потому, что пытались покончить с собой?» «Да», — отвечала она. «Вы по-прежнему подумываете о том, чтобы свести счеты с жизнью?» — «Нет, нет». Тогда я перехватываю инициативу и спрашиваю: «Почему нет?» В тот же миг происходит следующее: иная пациентка отводит взгляд, смущенно ерзает в кресле и только после некоторой паузы отвечает: «Доктор, можете спокойно меня выписывать». Такая женщина явно остается в числе потенциальных самоубийц. По-видимому, не существует ничего, что могло бы удержать пациентку от новой попытки суицида, ничего, что свидетельствовало бы против возможного рецидива. Другие собеседники сразу же реагировали на мой вопрос, указывая, что они должны поберечь свою семью, либо что должны справиться с другими обязанностями или задачами, либо что я сам добился того, что они смогли выйти из депрессивного состояния здоровыми людьми. Так, одного из пациентов я выписал с легким сердцем; он знал, каково пойти на самоубийство по принципу «почему бы и нет», знал, как преодолеть такое «почему». Как выразился однажды Ницше, «у кого есть зачем жить, сумеет выдержать почти любое как».
1945 год
1945 год
Когда в 1944 г. меня перевели из концлагеря Терезиенштадт в Освенцим, мои шансы на выживание — согласно новейшим современным исследованиям — составляли всего 1:29. Я должен был как-либо это ощущать. Не самым ли очевидным выходом в таком случае было «броситься на проволоку», то есть совершить самое обычное концлагерное самоубийство? Ведь через окружавшую лагерь изгородь из колючей проволоки был пропущен электрический ток. Тогда я подумал: «Кто во всем мире может гарантировать, что я действительно не выйду оттуда живым?» Пожалуй, никто. Но пока есть возможность, я несу ответственность за то, чтобы жить именно так, как будто выживание мне гарантировано. Я несу эту ответственность перед теми, кто, возможно, ждет моего возвращения и ради кого я обязан приложить все усилия, чтобы оправдать их ожидания. Только потом выяснилось (я узнал об этом лишь после возвращения в Вену), что вся моя семья погибла и уже некому было меня ждать. Мой отец погиб в Терезиенштадте, брат — в Освенциме, первая жена — в Берген-Бельзене, а мать удушили в газовой камере Освенцима.
Однако затем я осознал, что если не кто-то, то хотя бы что-то меня здесь ожидало. В Освенциме я практически подготовил к печати рукопись моей первой книги («Доктор и душа»), после чего надеялся, что как минимум это «дитя моего духа» меня переживет. Это и было то самое «зачем», ради которого стоило выживать! После возвращения пришло время восстановить рукопись. Я с головой ушел в работу. Текст стал моей докторской диссертацией.
«Что же касается самопознания, необходимо остерегаться его гипертрофии, чтобы оно не вырождалось в упражнение в гиперрефлексии»
Эти личные воспоминания демонстрируют, что я пониманию под самотрансценденцией: фундаментально-антропологический феномен, заключающийся в том, что человеческое бытие всегда распространяется за собственные пределы на что-то, чем само не является; на что-то — или на кого-то; на смысл, который кажется достойным осуществления, либо на человека, которому ты предан в своей любви; ведь лишь в служении делу или в любви к другому человеку мы только и становимся людьми и в полной мере реализуем себя. Итак, самореализация может быть достигнута не напрямую, а только окольным путем. Сначала должна быть причина, в качестве следствия которой и происходит такая самореализация. Одним словом, самореализации нельзя достичь, она должна последовать. Однако если она является следствием реализации смысла, то можно также понять, что во времена, когда значительная часть человеческой популяции не способна найти в своей жизни какой-либо смысл, «окольный путь» больше не прокладывается, а подыскивается маршрут покороче. Такие люди напоминают бумеранги: несмотря на распространенный миф о том, что бумеранг всегда возвращается к охотнику после броска, на самом деле это происходит, лишь если бумеранг не попадет в цель, то есть не свалит добычу. Аналогично обстоит дело с самореализацией: особенно пекутся о ней люди, которые, испытав фрустрацию при поиске смысла, возвращаются сами к себе, замыкаются на себя, сами себя «рефлексируют», но в данном случае не только форсируют самонаблюдение, но и усиленно преследуют самореализацию, а поскольку именно такая форсированная интенция отличается выраженной контрпродуктивностью, эти люди рано или поздно неизбежно терпят неудачу.
Что касается самореализации, я бы хотел также выразить отношение к так называемому самопознанию в той трактовке, в какой оно является обязательной составляющей психотерапевтического образования. Действительно, образование — не единственное предварительное условие, требуемое для психотерапевтической практики. Кроме образования для этого нужна, во-первых, личная одаренность, которую следует сразу привнести в работу, и, во-вторых, личный опыт, который сперва необходимо приобрести. Что же касается самопознания, необходимо остерегаться его гипертрофии, чтобы оно не вырождалось в упражнение в гиперрефлексии. Но и без учета этого самопознание имеет границы, даже априорные границы. В данном случае «Я» непосредственно сравнивается с собой, я бы сказал — некритически. Здесь не помогает и активно продвигаемое «разглядывание собственных чувственных состояний» (Хайдеггер). Ведь прав был Гете, говоря: «Как можно познать себя? Не путем созерцания, но только путем деятельности. Попробуй исполнить свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть. Что же есть твой долг? Требование дня».
Здесь было бы уместно высказать предупреждение (в особенности касающееся групповой психотерапии) о необходимости обдумать одну фразу Шиллера, который однажды сказал: «Когда душа так говорит, то ах, душа уже не говорит». Кроме того, во время сеансов участники охотно открывают друг другу душу. Если же, напротив, тот или иной участник будет вести себя стеснительно, он должен быть готов, что другие участники подвергнут его своеобразной мучительной инквизиции.
Виктор Франкл, 1940 год
Виктор Франкл, 1940 год
Подходим ко второму аспекту патологии духа времени — наркозависимости. Насколько сложно лечить такую зависимость, настолько же важно обеспечивать ее профилактику, что, кстати, относительно легко. Мы должны всего лишь исходить из того, что, в принципе, наркозависимость возникает по двум причинам: из-за любопытства и так называемого «группового давления». Когда в 1938 г. мой начальник — директор университетской психиатрической лечебницы Отто Пецль — поручил мне исследовать только что полученный амфетамин (в свое время препарат называли «бензедрин», затем — «первитин») на предмет его эффективности при лечении психических заболеваний, мне было очень сложно противиться искушению, чтобы не принять хотя бы одну таблетку самому; вероятно, я инстинктивно осознавал опасность пристраститься к наркотику, хотя в то время такая зависимость была еще практически неизвестна. В любом случае понятно, почему именно молодые люди не могут противиться любопытству и не испробовать, как именно на них подействует та или иная химическая субстанция. Что же касается группового давления, легко себе представить, как поведет себя школьник, наблюдающий, как на перемене его однокашники мчатся в курилку (недавно такие комнаты были устроены австрийским министерством образования во всех школах); конечно, он не станет «отставать» от них, а захочет засвидетельствовать, что и сам он «дозрел» и заслуживает места в компании курильщиков. Он этим гордится! Причем никто не обратил его внимание на то, как сильно он мог бы гордиться, если бы не поддался примеру курильщиков, а нашел в себе силы противостоять такому искушению. Вероятно, именно на этой «высшей» гордости решили сыграть в США, когда в студенческих газетах на целую полосу публиковалась такая социальная реклама: студентка испытующе глядит на читателя и издевательски (по-английски) спрашивает: «Вы достаточно подкованы, чтобы рассуждать об «экзистенциальном вакууме» Виктора Франкла, но при этом у вас не хватает сил просто бросить курить?» Этот довольно нетривиальный призыв к «высшей» гордости действительно не прошел бесследно.
«Когда все бессмысленно, контраргументов против насилия не существует»
В 1961 г. в Гарвардском университете был такой случай. Профессор Гордон Олпорт, избранный на пост президента Американской психологической ассоциации, спросил меня: «Господин Франкл, у нас работает молодой профессор по имени Тимоти Лири. Вопрос в том, должны ли мы его уволить, так как он пропагандирует галлюциноген, вещество под названием «диэтиламид лизергиновой кислоты» (ЛСД). Вы бы его уволили?» Я ответил утвердительно. «Согласен с вами, но факультетское большинство меня не поддержало, выступая во имя академической свободы преподавания». Такой итог голосования спровоцировал настоящую глобальную наркотическую лавину! Вновь пришлось убедиться, насколько прав я был, когда заострял внимание моих американских друзей на следующем: «Свобода, в том числе свобода преподавания, — это еще не вся история, а лишь полуправда, одна сторона медали. Ее оборотная сторона — ответственность; ведь свобода рискует выродиться, если не находится под контролем ответственности». Поэтому я настоятельно пожелал бы вам дополнить статую Свободы, стоящую на Восточном побережье вашей страны, и для этого воздвигнуть на Западном побережье «статую Ответственности».
Наконец, что касается третьего аспекта патологии духа времени, я хотел бы обратиться к ситуации, которая совсем недавно произошла в Эссене. Там случилась вспышка насилия, причем виновниками оказались молодые люди. На вопрос, почему они пошли на преступления, те просто спросили: «А почему нет?» Уже знакомый случай: их просто ничего не удерживало от таких поступков. Когда все бессмысленно, контраргументов против насилия не существует.
В бывшей ГДР есть город, где существует специальный «кризисный телефон». Вплоть до «воссоединения» им часто пользовались в основном люди, у которых возникали острые вопросы, связанные с сексом. При этом вопросы в основном касались — цитирую дословно — «депрессии — насилия — алкоголизма». Как видим, эта триада практически совпадает с тремя обсуждавшимися выше аспектами «депрессия — агрессия — зависимость». Также примечательно, что рассматриваемые авторы полагают: наблюдаемая ими трехчастная клиническая картина в конечном счете лежит в основе так называемого отсутствия жизненных ориентиров. Но что такое отсутствие жизненных ориентиров, как не отсутствие достойного представления о человеке, отсутствие такой антропологии, в которой нашлось бы место человеческому измерению, тому самому, в котором обретаются феномены, специфичные именно для человека. Причем это измерение — процитирую название моей любимой книги из наследия Фрейда — находится «по ту сторону принципа удовольствия».
После того как мы определили самотрансцендентность человеческого существования как фундаментально-антропологический феномен, дефицит этого явления в рамках психоаналитического представления о человеке наиболее явно прослеживается, пожалуй, именно там, где Фрейд излагает свою сексуальную теорию. Как и любое влечение, половой инстинкт направлен на определенную «цель» и «объект влечения». Цель — это разрядка, а объект влечения — это партнер, удовлетворяющий его. Однако для достижения этой цели вполне хватило бы и мастурбации, а если бы речь шла не более чем об объекте, любом объекте, то можно было бы удовлетвориться и проституткой. Однако все это не затрагивает человеческой плоскости; ведь согласно второй версии кантовского категорического императива, человека нельзя использовать как обычное средство для достижения цели. Но и в тех случаях, когда партнер постигается во всей его человечности, махровым цветом распускается промискуитет; ведь лишь после того, как кто-либо вдобавок осознает неповторимость и уникальность партнера, это служит залогом исключительности и долговечности отношений, то есть любви и верности, так как эта неповторимость и уникальность («этость» по Дунсу Скоту) понятна лишь тому, кто любит своего партнера.
Примечательно, что — если верить результатам последних эмпирических изысканий — большая часть современной молодежи понимает секс именно как один из вариантов выражения любви. Однако наряду с «потусторонней частью принципа удовольствия» существует и «посюсторонняя» часть этого принципа, регулирующая поведение человека, которому секс служит не для выражения любви, а для удовлетворения похоти. Удовольствие превращается в самоцель, и именно такое искажение его изначального статуса, если не сказать «извращение», приводит к фиаско. Ведь чем важнее для кого-то удовольствие, тем сильнее оно от него ускользает. Более общая формулировка: чем упорнее гонишься за счастьем, тем сильнее его прогоняешь. Причем именно из этого момента в большинстве случаев проистекает этиология нарушений потенции и оргазма. Похоть нельзя сделать целью, она должна оставаться средством. Удовольствие как таковое возникает автоматически, если для него есть причина, иными словами, удовольствия также нельзя достичь, оно может только воспоследовать. Удовольствие также «добывается», так сказать, окольным путем, а при любой попытке срезать этот путь ты оказываешься в тупике.
Франкл в Альпах, 1960 год
Франкл в Альпах, 1960 год
Но невротик не тяготеет к уже рассмотренному выше «разглядыванию собственных чувственных состояний», то есть к форсированной интроспекции, а склонен к чрезмерной ретроспекции. Альфред Адлер любил позабавить нас одной из своих шуток. Как-то ночью в общей спальне туристического лагеря какая-то женщина начинает хныкать: «Господи, как же я хочу пить…» Наконец кто-то поднимается и приносит ей из кухни стакан воды. Наконец, все снова засыпают, но через некоторое время женщина вновь начинает ныть: «Господи, как я хотела пить…» Невротик также постоянно возвращается в прошлое, вспоминает о своем детстве, о воспитании, рассуждает о «комплексе злых родителей» (Элизабет Лукас), перекладывает на других вину за свой невроз. В действительности лонгитюдные эмпирические исследования, независимо проведенные в Колумбийском и Калифорнийском университетах, подтвердили, что неблагоприятные впечатления, приобретенные в раннем детстве, отнюдь не оказывают на дальнейшую жизнь такого судьбоносного влияния, какое им приписывали ранее. Вспоминаю диссертацию одной аспирантки, обучавшейся в Университете Сан-Франциско: из этой работы следует, что трагическое детство впоследствии ни в коем случае не должно нанести серьезного вреда; скорее вопреки ему удается выстроить вполне «счастливую», «успешную» и «осмысленную» жизнь. Автор опирается на обширный материал из биографий бывших узников концлагерей, и она знает, о чем пишет: в детстве ей пришлось некоторое время провести в Освенциме. Кроме того, она реферирует совершенно независимые результаты исследований, взятые у двух разных авторов.
Разве не прослеживаются в цитируемых эмпирических доказательствах мотивационные теории так называемых трех венских школ психотерапии? Разве не указывает «счастье» на принцип удовольствия, «успех» — на волю к власти, а «осмысленность» — на волю к смыслу?
Остановимся на воле к смыслу и зададимся вопросом: есть ли объективные доказательства в пользу существования воли к смыслу, подобные тем доказательствам чувства утраты смысла, о которых мы говорили в начале этой работы, — как люди могли бы страдать из-за этого столь распространенного сегодня состояния, если бы в глубине души каждый из них не испытывал потребность в смысле? Обращаюсь к вам: каким образом природа могла привить человеку потребность в смысле, если бы на самом деле не существовало смысла, точнее говоря — смысловых возможностей, которые, так сказать, только и дожидаются, пока мы воплотим их в реальность. При этом вы, вероятно, заметили, что я опираюсь на прекрасные слова Франца Верфеля: «Жажда — это доказательство существования такой вещи, как вода» («Украденное небо»). Однако вопрос о том, в чем заключается смысл жизни, при всей своей бесхитростности подводит нас к другому вопросу: в чем заключается самый мудрый тактический ход в этом мире? Конечно же, такого «хода» быть не может, поскольку, как и в шахматах, каждый ход определяется игровой ситуацией и — не в последнюю очередь — личностью шахматиста. Примерно такая же ситуация складывается и со смыслом: чтобы не вступать в схоластические «споры об универсалиях», хотелось бы сказать, что смысл — это не универсалия, а в каждом отдельном случае уникум, чем и определяется его «неукоснительный характер», обязательность смыслового призыва, обусловленная неповторимостью каждой конкретной ситуации и уникальностью оказавшегося в ней человека. Однако, каким бы уникальным ни казался тот или иной случай, не существует положения, в котором не скрывался бы потенциальный смысл, даже если он заключается лишь в том, чтобы засвидетельствовать человеческую способность превратить трагическую триаду «страдание — вина — смерть» в личностный триумф. Именно в таком отношении осмысленность человеческого бытия-в-мире является даже безусловной.
Дамы и господа, насколько невыносимы бывают страдания на фоне кажущейся бессмысленности жизни, настолько актуален сегодня и вопрос о смысле. Однако, чтобы ответить на него, требуется своеобразный коперниканский переворот, а именно — новая формулировка проблемы; ведь в конечном итоге вопрошаемыми являемся мы с вами, мы должны отвечать на вопросы, которые ставит перед нами жизнь. Но стоит нам однажды ответить на такой вопрос — и мы сделаем это раз и навсегда! Мы сохраним этот ответ в нашем прошлом. Ничто нельзя обратить вспять и «отменить» то или иное событие. Все, что осталось в прошлом, не утрачено безвозвратно, а, напротив, надежно сохранено. Добавлю: как правило, мы видим, если можно так выразиться, лишь сжатую пашню прошлого, но не замечаем целых амбаров с прошлым, в которые давно уже снесли весь урожай: созданные нами творения, осуществленные дела, пережитую любовь и — не в последнюю очередь — страдания, которые мы перенесли с достоинством и смелостью.


Фотографии: Beacon Broadside